Очерки бурсы - Страница 45

К оглавлению

— Розог, — сказал он, однако не забывая своего желания…

— Что, Павел Алексеич? — отвечал секундатор, смекнув, как надо вести себя…

— Розог…

— Все люди происходят от Адама… — говорил ему секундатор…

— Так, — отвечал Ливанов, опять забываясь, — а роз…

— Добро зело, то есть чисто, прекрасно и безвредно…

— Не понимаю, — говорил Ливанов, уставясь на секундатора.

— Я родился в пятьдесят одиннадцатом году, не доходя, минувши Казанский собор…

— Ей-богу, не понимаю, — говорил Ливанов убедительно…

— Как же не понять-то? Ведь это написано у пророка Иеремии…

— Где?

— Под девятой сваей…

— Опять не понимаю…

— Очень просто: оттого-то и выходит, что числитель, будучи помножен на знаменатель, производит смертный грех…

— Ты говоришь: грех?

— Смертный грех…

— Ничего не понимаю…

— Всякое дыхание да хвалит…

— Что хвалит?., скотина!., винительного падежа нет в твоей речи!., черт ты этакой!.. По какому вопросу познается винительный падеж?

— По вопросу «кого, что?»

— Так кого же хвалит? что хвалит? черт ты этакой, отвечай!

— Черта хвалит.

Ливанов посмотрел на него злобно…

— Ты это сериозно говоришь? — спросил он.

— Вот тебе крест.

Ученик перекрестился.

— Ты мне сказал «тебе»?

— Я, тебе, мне, мною, обо всех…

— Уйди!., убью! — отвечал, озлившись, Ливанов. — Прошу тебя, уйди!.. Я в пьяном виде не ручаюсь за себя…

— Он ушел, — говорит ученик…

— Он?.. Что мне за дело до него?., ты-то уйди!.. Черт же с тобой, скотина, — говорит опьяневший педагог, стуча по столу кулаком… — Не хочешь уйти? Так я же уйду… Я пьян… Я уйду…

Учитель после этих слов неожиданно встает со стула и направляется к двери. Его провожают хохотом, криком, визгом и лаем…

— Это всё пустяки, — говорит он, — в жизни всё пустяки, — и выходит на лестницу…

Лишь только он ступил на первую ступеньку, как тот же секундатор, следивший за ним, схватил его за ногу. Пьяный педагог полетел с лестницы вниз головой. Счастье его, что он не переломал себе ребер…

— Оступился, черт возьми, — говорил перепачканный учитель, вставая на площадке, у которой кончалась лестница…

Подле него уже очутился секундатор, дернувший его за ногу…

— Вы, кажется, замарались? — спрашивает он. — Позвольте, я вас почищу.

— Не надо, друг мой, вовсе не надо… Всё пустяки…

Учитель, наконец, ушел домой.

Вот каков был Павел Алексеевич Ливанов в пьяном естестве…

Описанная нами сцена была в четверг. В субботу Ливанов явился в трезвом естестве. Ученики держали себя, как и Ливанов, иначе — прилично, разумеется прилично по-бурсацки. С Ливановым, когда естество его переменялось, из пьяного переходило в трезвое, шутить было опасно. Вообще Ливанов был не дурной человек, хотя как учитель не выдавался из среды своих товарищей; но по крайней мере он не запарывал своих учеников до отшибления затылка… Лобов, Долбежин и Батька были представителями террора педагогического, Краснов и Разумников — представителями прогрессивного бурсацизма, а Ливанов был какая-то помесь тех и других: иногда строг до лобнических размеров, иногда добр бестолково. Во всяком случае, не любили шутить с Ливановым, когда он был в трезвом естестве…

Карась не выходил на сцену, когда был пьян Ливанов, по сегодня, когда шутки с Ливановым были опасны, он решился на скандалы…

Хотя Карась сидел в Камчатке и заявил своему авдитору «нуль навеки», но он был все-таки довольно любознательная рыба. Вышел такой случай. Однажды от нечего делать Карась рвал арифметику Куминского; он в этом занятии прошел уже до деления. Тут его злодеяния вдруг прекратились. «Деление? — подумал он. — А ведь я знаю деление… А дальше что?.. Именованные числа… Это что за штука?.. Сначала узнаю, а потом раздеру…». Остановившись на такой мысли, он стал читать Куминского и без посторонних пособий понял именованные числа. «Дальше дроби — это что такое?» — сказал он. Понял он и дроби… Все это было пройдено им в три приема. Значит, когда захочет человек учиться, то можно обойтись и без розги. «Дальше что? десятичные дроби… Не хочу читать… Довольно». После этого он Куминского обратил в клочья. Задано было о «приведении дробей к одинаковому знаменателю», и хотя у Карася стоял в нотате нуль, однако он знал урок, приготовив его без всякого поощрения и принуждения гораздо ранее, чем требовалось…

Учитель вызвал к доске Секиру. Секира, несмотря на то, что был авдитор, путался…

— Дурак, — сказал ему Ливанов…

— Дурак и есть, — подтвердил Карась из Камчатки…

— Кто это говорит? — рассердившись, спросил Ливанов… Ему дерзким показался отзыв Карася…

— Я, — отвечал Карась. — Помилуйте, Павел Алексеевич, не умеет привести к одному знаменателю: ну не дурак ли?

— Ах ты, скотина, — закричал Ливанов…

— Помилуйте же, Павел Алексеевич. Я сижу в Камчатке, значит дурак из дураков, а все-таки «приведение знаменателей» знаю!

— Если же ты не сделаешь мне «приведения», я тебя запорю…

— Запорите…

— К доске!..

Карась вышел и отлично ответил урок…

— Ну, не правду ли я сказал, что дурак он? — говорил Карась, показывая на Секиру. — Даже я умею это сделать.

Ливанов подошел к Карасю и Секире.

— Дай мел, — сказал он Карасю.

— Извольте…

Взявши в руки мел, Ливанов сделал на лице Секиры крупный крест. Делая крест, он говорил:

— Пентюх, перепентюх, выпентюх!..

— Ну, дурак и есть, — подтверждал Карась…