Очерки бурсы - Страница 44

Но таких педагогов скорее прошибешь колом, нежели добрым словом. Бог с ними. Лучше посмотрим, что сталось с Карасем, когда он страдал от мысли, что его не отпустят домой на целую пасху…

Учителем арифметики того класса, где был Карась, был некто Павел Алексеевич Ливанов; собственно говоря, не один Ливанов, а два или, если угодно, один, но в двух естествах — Ливанов пьяный и Ливанов трезвый.

Третья перемена, которая была после обеда, назначалась для арифметики… Стоят при входе в класс караульные, ожидающие Ливанова. Ливанов входит в ворота училища…

— Каков? — спрашивает один караульный…

— Руками махает, значит, того…

— Это еще ничего не значит…

— Да ты не видишь, что он у привратника просит понюхать табаку?

— Именно так… Значит, пишет по восемнадцатому псалму.

Караульные бегут в класс и с восторгом возвещают:

— Братцы, Ливанов в пьяном естестве…

Класс оживляется, книги прячутся в парты. Хохот и шум. Один из великовозрастных, Пушка, надевает на себя шубу овчиной вверх… Он становится у дверей, чрез которые должен проходить Ливанов… Входит Ливанов. На него бросается Пушка…

— Господи, твоя воля, — говорит Ливанов, отступая назад и крестясь…

Пушка кубарем катится под парту.

— Мы разберем это, — говорит Ливанов и идет к столику.

В классе шум…

— Господа, — начинает Ливанов нетвердым голосом…

— Мы не господа, вовсе не господа, — кричат ему в ответ…

Ливанов подумал несколько времени и, собравшись с мыслями, начинает иначе:

— Братцы…

— Мы не братцы!

Ливанов приходит в удивление…

— Что? — спрашивает он строго…

— Мы не господа и не братцы…

— Так… это так… Я подумаю…

— Скорее думайте…

— Ученики, — говорит Ливанов…

— Мы не ученики…

— Что? как не ученики? кто же вы? а! знаю кто.

— Кто, Павел Алексеевич, кто?

— Кто? а вот кто: вы — свинтусы!..

Эта сцена сопровождается постоянным смехом бурсаков. Ливанов начинает хмелеть все больше и больше…

— Милые дети, — начинает Ливанов…

— Ха-ха-ха! — раздается в классе…

— Милые дети, — продолжал Ливанов, — я… я женюсь… да… у меня есть невеста…

— Кто, кто такая?..

— Ах вы, поросята!.. Ишь чего захотели: скажи им, кто? Эва, не хотите ли чего?

Ливанов показывает им фигу…

— Сам съешь!

— Нет, вы съешьте! — отвечал он сердито.

На нескольких партах показали ему довольно ядреные фиги. Увлекшись их примером, один за другим ученики показывали своему педагогу фиги. Более ста бурсацких фиг было направлено на него…

— Черти!., цыц!., руки по швам!., слушаться начальства!..

— Ребята, нос ему! — скомандовал Бодяга и, подставив к своему носу большой палец одной руки, зацепив за мизинец этой руки большой палец другой, он показал эту штуку своему учителю… Примеру Бодяги последовали его товарищи…

Учителя это сначала поразило, потом привело в раздумье, а наконец он печально поник головой. Долго он сидел, так долго, что ученики бросили показывать ему фиги и выставлять носы…

— Друзья, — заговорил учитель, очнувшись…

Господа, братцы, ученики, свинтусы, милые дети, поросята, черти и друзья захохотали…

— Послушайте же меня, добрые люди, — говорил Ливанов, совсем хмелея…

Лицо его покрылось пьяной печалью. Глаза стали влажны…

— Слушайте, слушайте!., тише!.. — заговорили ученики.

В классе стихло…

— Я, братцы, несчастлив… Я женюсь… нет, не то, у меня есть невеста… опять не то: мне отказали… Мне не отказали… Нет, отказали… О черти!., о псы!.. Не смеяться же!

Ученики, разумеется, хохотали. Пьяная слеза оросила пьяное лицо Ливанова… Он заплакал…

Голубчики, — начал он, — за меня никто не пойдет замуж, никто не пойдет…

Рыдать начал Ливанов.

— У меня рожа скверная, — говорил он, — пакостная рожа. Этакие рожи на улицу выбрасывают. Плюньте на меня, братцы: я гадок, братцы…

— Гадок, гадок, гадок, — подхватили бурсаки…

— Да, — отвечал их учитель, — да, да, да… Плюньнте на меня… плюньте мне в рожу.

Ученики начинают плевать по направлению к нему.

— Так и надо… Спасибо, братцы, — говорит Ливанов, а сам рыдает…

У Ливанова была не рожа, а лицо, и притом довольно красивое, ему и не думала отказывать невеста, к которой он начал было свататься, напротив — он сам отказался от нее.

Спьяна Ливанов напустил на себя небывалое с ним горе. Со стороны посмотреть на него, так стало бы жалко, но для бурсаков он был начальник, и они не опустили случая потравить его.

— Братцы, — продолжал он, — я отхожу ко господу моему и к богу моему… Я вселюсь…

— Смазь ему, ребята! — крикнул Пушка.

— Что такое? — спросил Ливанов…

— Смазь…

— Что суть смазь?

— А вот я сейчас покажу тебе, — отвечал Пушка, вставая с места…

— Нe надо!.. сам знаю… Сиди, скотина… Убью!.. Ах вы, канальи!.. Над учителем смеяться!.. а?.. — говорил Ливанов, приходя в себя… — Да я вас передеру всех… Розог!.. — крикнул он, совсем оправившись…

В классе стихло…

— Розог!

Сейчас принесу, — отвечал секундатор.

— Живо!.. Я вам дам, мерзавцы!..

Хмель точно прошел в Ливанове. «Что за черт, — думали бурсаки, — неужели в другое естество перешел?». Но это была минутная реакция опьяненного состояния, после которого с большею силою продолжает действовать водка, и когда вернулся в класс секундатор, то он увидел Ливанова совершенно ошалевшим. Ливанов, стиснув зубы и поставив на стол кулак, смотрел на учеников безумными глазами…